Шинель

Фантастическая повесть.

Так. Дорожный рабочий. Дорожный рабочий – это шик. Я бы сказал – это круто. Но не скажу – возраст. Кстати, сколько там указано? Сорок пять. Подходит. Если пару лет скостить.

Сбросят пару лет, ведь так? Не станут к этому цепляться?

Дорожный рабочий… Платят 15 тысяч. А сейчас я получаю семь. Так можно из финансовой ямы вылезти, «Честерфильд» буду курить…

Фантастика!

Григорий Петрович Гальба не верил тому, что будет когда-нибудь курить «Честерфильд». Он хорошо знал, что этому есть основания. Тому, чтобы не верить.

Кто в таком возрасте смотрит газету бесплатных объявлений? В поисках работы? Утром в понедельник?

Лучше бы похмельем мучился, честное слово. Как тот дорожный рабочий…

Или еще лучше – звали бы меня не Петровичем, а Анатольевичем. Григорий Анатольевич. Звонишь куда-нибудь наниматься, а там обязательно Анатольевич какой-нибудь. Шеф. Беседует так хитро, по голосу все слышно – Анатольевич, начальничек, номенклатурка недоделанная, буржуй, эффективный собственничек, за копейку удавится. Вернее не удавится – тебя удавит. За копейку. Трудовым кодексом забьет. Новым. Рабом сделает, а потом скажет – нанотехнология. А сам кубиками бульонными питается… В ресторане «Престиж» раз шесть в год бывает, чтобы себя не терять. Понт один.

Раньше на таких хоть написать можно было. Анонимочку.

Какой-нибудь Анатольевич из этих и студентом-то никогда не был, кажется. О «Гаудеамус игитур» понятия не имеет.

Григорий Петрович продолжил просмотр объявлений. Его ждало открытие. На букву «к» была обнаружена такая вакансия – «крестьянин». От те на!

Обязанности – «работать в барской усадьбе».

Пришлось перечитать и газету осмотреть – может, шутка?

Нет, все верно.

От тебе, бабушка, и двенадцатое апреля шестьдесят первого года…

Григорий Петрович почувствовал, как растет кровяное давление.

Сейчас весь красный стану, как вареный рак, а потом два дня восстанавливаться, здоровье уже не то… В вареные раки не гожусь. И, главное, как теперь верить пикантным объявлениям?

Газета полетела на пол.

Углубившись в домашние тапочки, Григорий Петрович прошаркал к зеркалу. Видимо, требовалось посмотреть на себя. Убедиться, что ты есть. А мир снаружи, там, где дают такие объявления, - безумен.

Теперь я, зато, знаю, почему вступил в казачество, -  думал Григорий Петрович, – Чтоб не работать в барской усадьбе.

Или чтобы не работать вообще? По степи носиться на скакуне? Воля, любо, братцы, любо и все такое? Как там – дауншифтинг, что ли?

Нет, конечно, нет. Я же мог директором санатория стать в Ессентуках. Лечил бы сейчас людей, рэкетиров каких-нибудь, банковских работников. Или ветеранов органов.

- Был бы тогда самим собой! – воскликнул несчастный и захохотал.

Хорошо, что все происходило в пустой квартире. Жуткий хохот растаял в коридоре, не напугав ни кошек, ни собаку. Их не было. Собаки не было никогда, а кот не так давно исчез.

Не надо было ему вместо корма табачок предлагать. Коты не курят.

В собственном отражении Григорий Петрович увидел, прежде всего, очки. К остальному надо было приглядываться.

К красноватой коже гипертоника, к седой растрепанной шевелюре, к странному, полуамериканскому, что ли, подбородку.

А на трико и на майку лучше вовсе не смотреть.

Мне бы пенсию…

Жуть такая наступила, что Григорий Петрович решил не сдаваться. Хлопнул в ладони, прыгнул, как мог, пытаясь изобразить «два притопа, три прихлопа», и спел:

Посмотри, какой чумазый,

И блестят его глаза.

Едешь ты в вагоне мягком,

А я на оси колеса!

Теперь следовало изменить жизнь. Черт, да жизнь только начинается! Я только сейчас и понимать-то стал, что происходит. Ну, вру – чуть раньше понимать стал.

А на эти объявления позорные и глядеть не нужно. К моей жизни какое они отношение имеют? Я свободен. А у них – «до сорока пяти лет», «от двадцати до сорока»!.. Пошли они все, работодатели. Распоряжаются. Бизнесменами их сделали, так они думают, что людьми теперь стали. Как же…

Ничего, вагончик-то мягкий закончится, еще как закончится. С треском. С музыкой. С двумя притопами и тремя прихлопами. Махновцы в чисто поле выйдут, хоть и отделилась Украина.

В заговор, что ли, вступить?

 Но Григорий Петрович не любил размышлять о серьезных вещах, физиология организма не позволяла. Он стал снова думать о том, как изменить жизнь.

Глянцевые журналы для изменения жизни к лучшему не годились. Хоть там в каждом выпуске и пытаются впаривать разные рецепты.

Телевизор тоже на хер.

Что остается? Дело всей жизни?

Было у меня дело всей жизни. Было, да сплыло. Никому не скажу никогда, что это за дело было, никому. Мне теперь за это дело работу дали. Контролером на автостоянке.

Яма!

- Эй, не жалуйся! – сказал своему отражению Григорий Петрович, – Ты что?!

Нет, он не жаловался. Можно ведь иногда пропищать своему отражению про свою плохую долю, которая досталась. Не на улице, не друзьям, а перед зеркалом ведь можно?

Григорий Петрович хорошо знал, что жаловался один-единственный раз в жизни (детство – не в счет). Этот единственный раз он жаловался своей жене, как-то ночью, честный и усталый.

Она его поняла.

Итак, телевизор и журналы идут на хер. Что теперь? Играть в преферанс? Позвонить по этому объявлению: «Ищу партнера (муж.) для занятий бальными танцами. От 40 до 50 лет»? Немного времени остается. Кругом уже новое поколение. Махновцы, выросшие не в христианской культуре. И меня из вагона выведут, и женщин от семи до шестидесяти…

Надо пошить себе офицерскую шинель, вот что надо.

Григорий Петрович всмотрелся в отражение собственных глаз и увидел в них именно эту шинель. Длинные полы, ладные плечи, неповторимые изгибы лацканов. Линии шинели требовали беспрекословного признания благородства ее обладателя. Требовали справедливо.

Цветом шинель была голубовато-серая, как, кстати, глаза Григория Петровича, но цвет ее менялся, что называется, на глазах – и становился серо-зеленым.

Генералу Деникину подошли бы оба цвета, - решил Григорий Петрович, -  И мне тоже.

А барону Врангелю подошел бы только серо-зеленый.

Странность таких размышлений была очевидна. Но в отличие от размышлений, навеянных газетными объявлениями, приятна.

- Однако все же странно, почему шинель? Мне после института предлагали идти на службу. Я не пошел, диссертацию хотел защищать по переливанию крови…

Казачество? Да, там носят шинели. Вернее, носили. Я давно никого не видел в шинелях, да и о самом казачестве не слышно. Растворилось где-то в администрациях.

Но мне не нужны администрации, мне нужна русская офицерская шинель. Я засиделся на жопе ровно. Просто засиделся!

Возникло видение – он, Григорий Петрович, в рождественский вечер идет по Красной в русской офицерской шинели, в белой высокой папахе. Падает снег, магазины сверкают огнями, там елки и игрушки. А на его шинели нет крестов и орденов, ни одного. Но все, кто видит Григория Петровича, даже новые русские, понимают – это особый шик, идти без крестов. Есть кресты, еще какие кресты, но дома. По Красной улице надо идти без них, как простой человек, спешащий за праздничными покупками. Сейчас он купит торт, шампанское, еще чего-нибудь типа ананасов и отправится в гости к знакомой даме играть в преферанс.

А у дамы цыганская шаль…

А у меня рука левая шашку несуществующую прижимает к бедру, а правая – с отмашкой, с отмашкой! Пусть все видят – явно бывший офицер. Очень похоже – участник дерзкого заговора.

Как раньше он не думал о шинели, вот что странно. Ведь это такая вещь, которая действительно нужна. Сейчас, как, впрочем, и всегда, полно вещей, о которых и знать не стоит, а шинель…

Русскую шинель не одевают. В нее входят, как в космический скафандр. Будет у тебя шинель, будет и скафандр, будет и костюм акванавта, если хочешь. И бальный фрак.

И заговор.

           И даже шикарный махровый халат!

                                                    ***

  Деньги на шинель были. Не может ведь шинель стоить как какое-нибудь кашемировое пальто. Деньги были здесь и сейчас, к тому же дома стало так одиноко, что Григорий Петрович тотчас решил отправляться за шинелью.

  Свой фильдеперсовый китайский ватник он надел с легким отвращением.

  А когда-то сам купил его на «туче». Вроде бы от председателя Мао, фабрика «Ли-су».

  Выдвигаться нужно было в сторону военного ателье, на улицу Коммунаров. Григорий Петрович знал, что там обшивается весь городской гарнизон. Точнее, то, что от него осталось. Если не будет готовой шинели, то пусть снимут мерку и шьют. Ткань у них есть наверняка.

  Пошить шинель – дело не простое. Гоголь здесь ни при чем. Просто нужно чтобы сукно уселось по фигуре. Там шов есть на спине, так вот, этот шов сначала, так сказать, накладывают; так носишь, а через пару недель или даже месяц идешь к портному, и он режет ниточки. Только тогда шинель готова.

  Об этом Григорию Петровичу рассказывал знакомый подполковник. Подполковника даже патруль задержал в Москве за такой вот недоделанный шов. Пришлось два часа заниматься строевой подготовкой на плацу комендатуры.

  Но все это было давным-давно, еще в СССР. И известно об этом только по диалогам «Тимей» и «Критий».

  Сейчас никакой патруль ни за какую шинель останавливать не станет. И никакие погоны не нужны.

  Григорий Петрович не хотел надевать погоны. Дело не в том, что их бы ему никто и не дал, а в том, что не хотел. Не верил.

  А за шинель никто не спросит, хоть расстегивайся, хоть распахивайся.

  Что там говорить, Григорий Петрович вдруг вспомнил, что видел в шинелях даже бомжей. В 90-е годы, в годы, которых не было. А сейчас то ли бомжей нет, то ли шинелей. А тогда были, бомжи в шинелях.

  Смотрелось, кстати, довольно естественно…

                                                         ***

  Ателье Гальба разыскал с трудом. Задержала рекламная растяжка с надписью: «Ищем супер-пупер продажников. Условия супер-пупер».

  Потоптавшись на тротуаре под растяжкой, Григорий Петрович совершенно уверился, что без шинели ему никак нельзя. Показалось, что в жизнь возвращается правда. Ведь слово «продажники» - это правда, не так ли?

  Начиналось, конечно, с менеджеров, а заканчивается вот этим – «продажники». «Супер-пупер продажники», что ни говори, куда лучше, чем «топ-менеджеры» или «бренд-менеджеры». Но хуже «гоп-менеджера», тут ничего не поделаешь.

  Гольба видел эти слова в той же газете, где был и «дорожный рабочий». А что касается «супер-пупера», то «шахер-махер» было бы изящнее..

  «А впрочем, я, наверное, ретроград». - подумал мягко Григорий Петрович. Даже улыбнулся. У него вообще значительно улучшилось настроение, когда он отправился за шинелью.

В таком состоянии он и добрел до своего ателье.

  Увиденное несколько озадачило.

  За грязным стеклом к колонне привалился жалкий манекен. У него были крашенные каштановые волосы и форма лейтенанта Российской Армии.

- Черт знает что, выглядит как военнопленный… - пробурчал  Гальба. Он не любил жалких зрелищ.

  Тут он увидел то, что заменяло лейтенанту обувь, и, честно сказать, приуныл. Даже забеспокоился. Мало того, что волосы каштановые, хной крашенные, так еще и туфли не могли ему найти. Что это – лейтенант в носках! Лучше бы просто вешалку поставили…

  Григорий Петрович, наполняясь нехорошими предчувствиями, прошел к следующему окну. Так и есть – баба! То есть женщина на службе. Причем ментовка.

  Эта выглядела поприличнее – в ладной американской жилетке, фигуристая. Форменные брюки на ней смотрелись очень даже неплохо. Но рубашка оказалась с коротким рукавом.

- Ну да, здесь сезонных распродаж не бывает, - смекнул Гальба, – Только, все равно, нужно было им шинели надеть, снег кругом…

  Был еще третий манекен, тоже какой-то покосившийся. Григорий Петрович и подходить к нему не стал. И так ясно – омоновец.

 - Н-да, с такими по Красной площади парадом не пройдешь, империалистов не попугаешь… - протянул Гальба, смело проходя в ателье, – Такие тебя самого скорее напугают. Даже в виде манекенов…

Внутри было как в мертвецкой – мертво. Только пахло каким-то супчиком. Постным. И – никого. Опять все те же манекены. Но теперь – со спины.

Как-то неприятно стало Григорию Петровичу, тоскливо. Будто кающемуся пьянице.

- Вам чего?

- Мне?

Это женщина пришла на помощь, появилась откуда-то сзади. Ничего так себе женщина, если приготовит что, так борщ. С перцем, наваристый, знатный!

- Мне шинель пошить надо. - сказал Григорий Петрович, присматриваясь к хозяйке и пытаясь заглянуть ей в глаза.

«Скажу, если что, что полковник в отставке, - подумал, -  В генералы соваться мне нельзя».

- Вам?

- Мне.

- А зачем? – во взгляде женщины появился интерес. Так на Гальбу иногда смотрели в различных отделах кадров и в маршрутных такси.

- Ну, как, шинель мне нужно. Моя поистрепалась. - приободрился Григорий Петрович.

- Поистрепалась?

- Ну да. Пули, осколки, знаете ли…

- Понимаю – «бьется в тесной печурке огонь»?

- Да, огонь.

- Мы новое не делаем. У нас вот есть готовые пальто, самые последние модели. Выбирайте, подгоним по фигуре.

- Нет, мне не пальто нужно. Шинель. - сказал ей Григорий Петрович, стараясь быть как можно мягче. «Пусть я буду полковником медицинской службы…»

- Да не шьет сейчас никто шинели, – Женщина, кажется, стремительно теряла интерес к посетителю, - Вы откуда? С Луны свалились?

Морская катастрофа! Она опустила глаза. Теперь от нее ничего не добьешься.

Но я-то что, в самом деле, в собес, что ли, пришел за подачкой?!  К 9-му Мая?! Я за шинелью русской пришел. За свои деньги покупаю!

Но вслух Гальба произнес другое:

- Что – с Луны? Хм, с Луны… С Луны-то оно, может быть, и не плохо, только, вижу я, у вас тут, так сказать, тускло…

- Нормально у нас, – Хозяйка снова подняла глаза. Голос ее отвердел, - Нормально.

- Галя! Представители пришли! – позвали ее неожиданно сверху, – Поднимайся, Галя!

  Григорию Петровичу не нужно было объяснять, что там за представители пришли. Имелся опыт. Свидетели Иеговы какие-нибудь пришли. Или представители международной компании. Да и не его это было дело.

  Может и удалось бы ему сегодня отведать наваристого борща, никакие представители не помешали бы, но он сам был фрукт… Не умел вкусно жить. Знал об этом и не умел.

  А она наверх не пошла.

  Она показала Григорию Петровичу всю зимнюю форму, что была в ателье. Много времени это не заняло. Хотя формы всякой было навалом. И вся с карманчиками, с молниями, с застежками разными, даже для наручников.

  Но шинелей не было. Не было совершенно.

  Чепуха какая-то, - пришел к выводу Григорий Петрович и как-то незаметно исчез из ателье, не попрощавшись. Потом только вспомнил, что хозяйка сказала ему вслед: «Вам в армейский магазин надо».

  В армейский магазин? А это что было?

  Гальба, насупившись, - так насупливаются обиженные в лучших чувствах люди, – пошел к трамвайной остановке. Город стал ему враждебен. Надо же – миллион человек и ни одной шинели! В чем, вообще, эти граждане ходят? И куда подевались все офицеры?

  На трамвайной остановке офицеров он не увидел. Какие-то молодые люди в шапках-презервативах, все время кому-то звонят; пенсионерки, охающие и отважно ступающие по льду; девушки в обтягивающих попку джинсах. Вот и все.

  Может, офицеры ездят в машинах? Как пираты Карибского моря? Наверное. Но тогда их за темными стеклами не разглядеть. Да и шинель им тогда не нужна. С шинелью в иномарке неудобно. Хорошо, правда, то, что в иномарке и в пальто неудобно, в таком пальто, что Гальба видел в ателье.

  Да, пальтишко то еще… Клянусь, был бы я партизан, да увидел бы кого-нибудь в такой форме, так сразу бы открыл огонь. Ведь оккупант! Фриц!  Джи-ай!  Так оккупанты только одеваются…

  И вьетнамские товарищи мне бы помогли. Да я бы и сам справился.

  Из трамвая Григорий Петрович всю дорогу осматривал улицу, выискивая в толпе оккупантов.

Но оккупантов не было.

- Чем черт не шутит, может, офицеры специально не надевают новые пальто? Чего они в НАТО не видели? Хавьера – как его? – Солану, шныря этого?

  Что-то не было у Григория Петровича надежды на армейский магазин. Вместо надежды имелись смутные подозрения, что русскую шинель в армейском магазине не стоит даже искать.

  Теперь Григорий Петрович стал потихоньку каменеть внутри. Нет, он еще не готов был так сказать: «Теперь я, суки, достану себе русскую офицерскую шинель во что бы то ни стало или будь что будет». Но очень-очень близко к такому обороту находились его мысли.

  Так что, когда на очередной остановке обнаружился ларек «Установка кнопок населению», где было прицарапано на стене: «изготовление орденских планок», Григорий Петрович протолкался из трамвая и сразу направился к окошечку. Он решил заказать себе орденскую планку.

  Милиция, топтавшаяся недалеко от остановки, начала приглядываться к Гальбе.

                                                  ***

  Тут некоторые писаки начали бы распускать нюни и рассуждать примерно так – «однако проблема заключалась в том, что у Григория Петровича Гальбы не имелось никаких наград…»        Они бы, эти писаки, еще и воткнули бы куда-нибудь слово «отнюдь».

  О, они не знали, кто такой Григорий Петрович Гальба на самом деле!

  «Нас добьет конкретный сильный дождь…»

   Напевая так, он спугнул стайку девушек, покупавших сладкие булочки с лотка. Девушки были студентками какого-нибудь «южного техникума», они хихикали и подносили к губам варежки. То, что они не учатся в медицинском институте, Гальба понял сразу.

   О, он мог не только студенток различить, он мог, если надо, старшего менеджера отличить от просто менеджера.

   Не говоря уже о всяких «супер-пупер» и о менеджерах Дикого поля.

   Вокруг шумела молодежь в куртках с надписями «Micubishi» и «Mersedes». (Это те, что Гальба смог прочесть.) В шуме преобладали слова «жестко», «жесть», «смартфон». Григорий Петрович Гальба чувствовал себя как за границей. И относился к этому с тяжеловатым спокойствием, когда привычно наливаются кровью глаза, а желтизна прокуренной кожи становится нездоровой.

   Как за границей или как в окружении он чувствовал себя где-то с 2000-го года, так что привык.

   На старика-армянина, восседавшего в ларьке, Гальба посмотрел так, будто спрашивал: «А не занимаешься ли ты, брат, сетевым маркетингом? Давай-ка на тебя посмотрим».

   Но старик оказался что надо старик. В его не черных и не серых, а ореховых глазах никакого сетевого маркетинга не читалось, только легкая ностальгия по небольшому гарему.

Где-то внутри ларька у такого орла должен висеть плакат с Аллой Пугачевой.

   Григорий Петрович не ошибся – был портрет. Женщина, которая поет. Внутри ларька время остановилось.

   Вообще, черепахи (старик походил на мудрую, а потому улыбчивую черепаху) способны останавливать время.

   Иначе откуда бы это – «изготовление орденских планок»?

   Григорий Петрович не знал, что скажет, поэтому, наклонившись к васисдасу, чуть дольше обычного задержал взгляд в глазах старика. Успел даже увидеть кальяны, змеистый дым и, кажется, полуобнаженных гурий.

 - Планку хочу у вас заказать.

Старик-хозяин был многоопытным человеком, любил тень и в ответ спросил:

 - Вам орден Ленина?

 - Орден Ленина? – удивился Гальба: – Нет, почему? Нет, нет, мне это не нужно, почему вы так решили?

   Орден Ленина, действительно, не входил в его планы. Орден Ленина – это какая никакая, но ответственность. Надо что-нибудь более романтичное – «поручик Голицын, корнет Оболенский, пылают станицы…», что-нибудь такое.

   Хозяин мастерской показал Григорию Петровичу сотни планок самых разнообразных наград. Вместе, в одной колодке, они не смотрелись. Кирпичики. Невозможно никакую выделить. Будешь героем, так не разберешься, какую за что дали.

   Григорий Петрович не выбрал ничего из предложенного.

   Пусть старик думает, что я награжден иностранным орденом, польским, бухарским. Или американским, решил он.

   Старик, видимо, так и понял, забрал колодку и аккуратно упрятал под прилавок:

 - Может, вам казачьи награды нужны?

                                                  ***

   Григорий Петрович согласно кивнул, но когда его попросили нарисовать эскиз или хотя бы назвать цвета, растерялся. Заказать георгиевскую ленточку, которая лучше всего смотрелась бы на шинели, он постеснялся. Это в детстве, в бездне неизмеримой и таинственной, бабушка прочила его в георгиевские кавалеры, фотографию показывала, прадеда…

   Сейчас какой он, Григорий Гальба, георгиевский кавалер?

   Никакой.

 - А сколько стоит такая вот штучка? – Григорий Петрович ткнул пальцем георгиевскую ленточку.

 - Тридцать, - был ответ.

   Странно, что армянин называет такую маленькую сумму. Гальба, любопытствуя, снова внимательно посмотрел на него – «да я по сравнению с этим дедом – юноша!» - и понял - дед этот еще очки фирменные в старые времена делал, не иначе. Фирма дядюшки Ашота.

   Действительно, любопытно было, как сегодня живут бывшие подпольщики. «Теневики, наденьте ордена»!

   Да-а… времена. Теперь, оказывается, небезызвестная фирма дядюшки Ашота занимается изготовлением орденских планок.

   А больше, между прочим, никто не занимается, заключил Гальба и осмотрелся – может, где поблизости есть еще один такой же ларек. Но это были поиски нового глобуса. Григорий Петрович сам это понимал. Поэтому, придав себе сосредоточенный вид, будто припоминая всё великое множество своих наград, он кивнул старику и быстро отошел от ларька.

   Отходя, бездумно повторял: «Миру – мир, армянам – деньги. Пусть всегда будет так».

   Короче, нужен был творческий подход. Креатив – на суржике. Требовалось награду сначала создать, выдумать.

   А что? Не боги горшки обжигают. Все ордена люди выдумывают, коллективным разумом. Или индивидуально, если ты особа королевской крови. А я сам себе награду выдумаю, я – учредитель. От этого, кстати, она даже выиграет.

   Рассуждая таким образом, Григорий Петрович залез в подвернувшуюся маршрутку и спокойно добрался домой.

   В маршрутке его по-особенному коробило радио. Похоже, он начал свыкаться со своей будущей шинелью.

                                                 ***

   В числе достоинств Григория Петровича имела место склонность к анализу. И вот, анализируя ситуацию, он не мог не заметить следующую тенденцию. Своим пристальным взором. Как только речь заходила о творчестве, так непременно хотелось позвонить одному знакомому, которого звали немного странно – Хэмфри-Багатур.

   Настоящая фамилия Хэмфри-Багатура была Грибов. Но он ее скрывал. Скорее всего, из-за того, что ему больше нравилось именоваться Хэмфри-Багатуром, а не из-за характера своей деятельности, которая носила весьма скрытый и хаотичный, в общем, творческий характер.

   Хэмфри-Багатур мог оценить порыв Григория Петровича. И шинель, и орденскую ленточку. Мог оценить любое проявление личности, в том числе и глупость.

   Что ни говори, идея пошить себе русскую шинель в 2008 году имела некий глупый оттенок. На первый взгляд. Тут главное – бережно относиться к глупости, полагал Григорий Петрович.

А что будет дальше – увидим. Посмотрим, как вы в кашемировых пальто побегаете по морозцу. История, она 2008 годом не ограничивается.

   Хэмфри-Багатур обо всяких глупостях знал довольно. Работал в театре, то ли в симфоническом оркестре, то ли монтировщиком сцены – неясно. Имел уникальный, очень дорогой тромбон и часто бывал пьян. Играл на деньги в бильярдном клубе. Кий единственный придавал его фигуре необходимую как багатуру, так и Хэмфри, прямолинейность и остроту.

   Периодически становилось известно, что его хорошо, оказывается, знали почти все замечательные женщины России. Он, оказывается, в молодые годы имел с каждой приятную связь.

   Кроме того, Григорию Петровичу импонировала такая черта характера Хэмфри-Багатура – никогда не прикасаясь к наркотикам, он вечно строил из себя законченного наркомана.

   Ну и еще – членство в казачьей организации.

   Звонить, немедленно звонить Хэмфри-Багатуру! Он поймет, он рассудит.

   Григорий Петрович поднял трубку, нажал на нужные кнопки. Там сказали:

 - Бронто.

 - Это Гальба тебя беспокоит. Как дела? Нормально?

 - Хорошо. Кстати, ты знаешь, что «хорошо» - это скифское слово?

   Да, не было лучшей кандидатуры для того, чтобы обсуждать русскую шинель.

   Григорий Петрович изложил свое видение событий текущего дня, не умолчав даже об орденской ленточке. На том конце провода пришли в восторг и назвали Гальбу «дорогим товарищем».

   Хэмфри-Багатур в одной фразе возвел Григория Петровича на пьедестал какого-то почета, сообщил, что сейчас живет на даче у одного казака и пишет роман, а прямо сейчас колет дрова.

 - Я сам себе буду шить шинел, - заявил затем дровосек, – Ты прав, это то, что сейчас надо. В театре пошью… Нет, в театре нельзя. Это будет не шинель, а бутафория. А шинель должна порохом пропахнуть, ты как думаешь?

 - Порохом?.. Ну, так это потом… Может быть… Я как-то не думал…

 - А ты подумай.

 - Что ж мне, в ОМОН идти служить?

 - Ты что, не понимаешь? Тоже мне, служака нашелся. Я имею в виду, что к такой шинели парабеллум нужен или Тэ-Тэ. Понял, товарищ?

 - А...

 - Вот тебе и а. Я всегда говорил, что ты на Савинкова похож. Шире надо мыслить, глубоко. Иначе что за картина получается – идет наш Гальба в шикарной шинели, а за душой ничего, ствола в кармане нету, паспорт один. Шинель – это… это экстремизм, понимаешь?

                                                  ***

  Во сне показывали кинохронику. Юрий Гагарин в русской офицерской шинели поднимался куда-то по мраморной лестнице. Он улыбался. Мрачные типы в шапках-хрущевках появлялись и исчезали в кадре, но погоды не делали.

  Где-то в толпе народа стоял и Григорий Петрович. Тоже улыбался, рад был безмерно. Руку грел за отворотом шинели. Точь-в-точь такой, как у Гагарина.

  Перед рассветом пришлось объяснять самому себе, почему ты не летчик-космонавт.

  Луна, к счастью, была полная, пачка сигарет и зажигалка обнаруживались сразу.

  Когда после двух или трех сигарет наступила ясность, товарищ Гальба уже знал, что нужно делать.

  Когда-то давно, когда еще будущий Григорий Петрович носил самопальные вельветовые джинсы, в гостинице «Центральная» работал замечательный портной, Миша. Все называли его Мишей, а на самом деле он был, кажется, Михаил Абрамович, может даже Мойша.

  Вот кто сможет пошить шинель! Гальба почему-то не сомневался – Миша не откажет старому знакомому, ведь он те джинсы вельветовые шил.

  Он и костюмы мог шить, и пальто, он что угодно мог шить. К нему обращались из крайкома партии, из ансамбля Сличенко, из райпищеторга, очень загадочные личности обращались к Михаилу Абрамовичу.

  Что он делает теперь? Да, что он делает теперь, когда всего кругом навалом? Имеет ли заказы? Вписался ли он в рынок?

  Поначалу Григорию Петровичу эти вопросы показались смешными. Миша и не вписался в рынок? Но потом появилось сомнение. Надо было знать Мишу и прожить, кроме того, последние двадцать лет в России, чтобы уяснить одну важную вещь – Миша мог не уцелеть. Он сейчас, очень возможно, никакой не владелец швейного цеха, а давно забит кем-нибудь на улице или в собственной квартире. Или размазан по тюремным стенам. Да Миша мог просто сломаться над швейной машинкой, работал-то он, что называется, на износ.

  Погрузившись в воспоминания, Григорий Петрович увидел даже те два червонца, что отдал мастеру за вельветовые джинсы. Память вела себя удивительно, надо же – цену вспомнил, два червонца!

  Но память готовила новые сюрпризы. Выходя из подъезда, несостоявшийся летчик-космонавт неожиданно припомнил, как здесь, на этом самом месте, в минувшем веке какая-то баба рычала на него: «Да на тебе пахать надо!» Даже плечи сами собой опустились, и тускло стало на душе. Но только на одно мгновение.

 - Будет, будет у меня шинель, - повторял Гальба, – Портсигар себе куплю, будет у меня в кармане шинели портсигар…

  Хотел добавить «и пистолет», но пистолет… это было как-то уж очень, «ни к чему». Слишком. Не стал добавлять. Не соответствовал.

 «Мужчина с портсигаром, в шинели, это почти что мужчина с пистолетом». - решил Григорий Петрович: - «Даже лучше».

                                                   ***

  Гостиницу поглотило озеро. Или океан. Ничего не было за красивым металлическим забором. Только угадывались раскопки – раскуроченные внутренности загадочных гостиничных подвалов, откуда когда-то вели тайные ходы к самому берегу Кубани и, говорили, к подвалам православных соборов, также подвергшихся разрушению.

  Сейчас никаких подземных ходов, никакой тайны. Ясно все и до тошноты безжизненно. Гостиницу «Центральную» разрушили в отместку за башни-близнецы, очевидно.

  «Это деньги все сделали, люди ни при чем. Вот они часовыми у забора стоят, в спецодежде, русские шинели променяли, гады, на нее. Строители. Лепите свою вавилонскую башню, вы и не поняли, что вы дома у себя – гастарбайтеры…»

  Нет, Григорий Петрович был готов к подобным номерам. Ну, бомба попала в гостиницу «Центральную», на войне как на войне, еще не то потеряем.

  Но, однако, что делать с Мишей? То есть с шинелью. Мишу-то, надеюсь, не завалило кирпичами. Не вместе со старым евреем гостиницу курочили.

  Потоптавшись у гламурного пустыря, Гальба ушел ни с чем. Следовало начать поиски – без Миши теперь, похоже, о шинели даже нечего и думать. Григорий Петрович знал кое-кого из коллектива исчезнувшей гостиницы: музыкантов, официанток; они подсказали бы Мишин адрес, но – настроение! Настроение упало. Шаркай теперь по скользкой плитке, если получится.

  Так и набрел на казачий магазин.

  Это, между прочим, не так просто. Это на гипермаркет легко набрести или на ювелирный салон. А на казачий магазин набрести трудно. Казачий магазин расположен вдалеке от основных торговых путей и финансовых потоков, на улице Суворова.

  Магазин понравился Григорию Петровичу. В магазине было очень интересно. Совершенно так же, как в музее. Правда, сначала надо было пройти по неприветливому (мягко говоря) коридору, увешанному листовками с ориентировками на разных преступников, разыскиваемых органами.

  Дело в том, что казачий магазин помещался в одном доме с опорным пунктом милиции. Это противоестественное единение сегодня более чем естественно.

  Фотографии и словесные портреты криминальных элементов, изготовленные на множительной технике, не вдохновляли. Они смотрели на тебя из иного, черно-белого мира.

 Григорий Петрович поспешил к пестрым краскам, в музей.

  На стенах висели нагайки и фотографии с видами Екатеринодара. Вперемешку с казачьими ликами из гипса. Лики были разные: и в черкесках, и с оселедцами, и с бородами, и с люльками, но имели один прототип - Пацюка из фильма «Ночь  перед Рождеством».

  Имелась литература явно подрывного содержания: казачья энциклопедия, казачьи сказки и тонюсенькие сочинения о происхождении Русского государства. Разумеется, разоблачительные сочинения о Ленине и Троцком.

  На полках вместе стояли опять же глиняные Пацюки (все под шафэ), матрешки, китайские чашки с Гарри Поттером и весьма игривый бюстик Путина. Причем стоили сувениры недорого, от семидесяти пяти до ста пятидесяти рублей.

  Тарелки с изображениями тенистых улочек Маленького Парижа очень понравились Гальбе, но приятнее всего было, конечно, смотреть на картину «Запорожцы пишут письмо турецкому султану».

  Если вдруг что случится, все товары раскупят вдруг туристы или конфискуют какие-нибудь органы – картина останется. Это не та картина, которую берут в конфискат. И она не продается. Собственно, если в магазине будет висеть только она, то магазин останется существовать.

  Надо сказать прямо – Гальбе почему-то казалось, что из всего местного изобилия только эта картина – настоящая.

  Даже если некий шутник припишет снизу такой, к примеру, текст: «Запорожцы пишут письмо подполковнику милиции Мамедову о результатах рейда по проверке паспортного режима».

  Прямо под картиной расположилась целая выставка разнообразных шевронов. Чего тут только не было!

  Морской пехоты не было, «белых медведей» не было, шеврона с адамовой головой не было.   

  А, в остальном, – все было.

  Преобладали, естественно, шевроны с различными службами безопасности. Какие-то прокурорские мечи, «Охрана», само собой - «ОМОН», «Разминирование» и «ФБР». Наткнувшись взглядом на шеврон ВДВ с девизом, где поражало забытое слово «отвага», Григорий Петрович окончательно полюбил казачий магазин и решил спокойно наслаждаться выбором последних моделей военной формы. Он уже понял, что шинелей здесь нет, но – понравилось ему в магазине.

  Он был пока единственным покупателем. Миловидная девушка-продавщица вышла из-за прилавка и, как настоящая казачка, скрылась на кухне. Слышно было, как щелкнул электрический чайник.

  Гальба изучал ассортимент с таким видом, будто снаряжал небольшую частную армию. В ассортименте преобладал камуфляж, причем какой хочешь. Можно было приобрести амуницию для действий в пустыне, в тропическом лесу и, похоже, в Антарктиде. Имелось снаряжение прямо-таки высокогорное. Разумеется, продавалась форма ментовской расцветки. Были совершенно черные комбинезоны. Григорий Петрович заинтересовался ими, полагая, что в таком комбинезоне хорошо работать в гараже.

  Потом выяснил, что гаража у него нет, и принялся рассматривать тельняшки. Тельняшек здесь было великое множество.

  Затем следовало изучить погоны, а также сотни кокард и значков. Но тут вдруг появилась усталость, Григорий Петрович остановил себя, решив, что вся эта фурнитура – для коллекционеров.

  Гальба был кем угодно, только не коллекционером. Он ненавидел детство, когда его приучали собирать марки.

 - Как они еще пятнистые черкески не придумали… - зло сказал Григорий Петрович и покинул магазин.

  Дома лежала на полу газета. Там полно всяких объявлений. Предметы быта, мебель, все такое. И одежда. «Вот в одежде может быть шинель, - решил он. – Почему мне это раньше в голову не пришло?»

  Между шиншиллой и шубами действительно нашлась шинель. «Шинель, р. 48-50. Цена дог.» - значилось. И телефон.

- Алло, я по объявлению, насчет шинели.

- А-а, сейчас… - сладко сказала маленькая девочка, – Мама!

В трубке стали слышны какие-то звуки, вроде бы музыкальные; залаяла собака. Точнее собачка, судя по тому, как звонко ударяло по уху.

- Я вас слушаю.

  Он мгновенно представил себе эту женщину.

  Лет сорок, без мужа, сладкая, как и дочка. Скорее хорошая, чем злая и хищная. В доме под ногами все время вертится собачонка, возможно, норовит принести в зубах тапочки. Хочет, чтобы ее погладили.

  Григорий Петрович изложил свое дело.

- Приезжайте. Я пока дома, - сказала хозяйка, – Вы что, в милиции служите?

- О, Господи! – слегка оскорбился Григорий Петрович, – Почему?

- Так шинель милицейская.

- Да они сейчас и не носят шинели! – воскликнул Гальба и с усилием бросил трубку на телефон. Как оторвал от себя.

  Минуту, застыв, сидел у телефона.

- Зачем я бросил трубку? Надо было продолжить разговор. Шинель… Что шинель! Женщина! Кажется, интересная. Поговорили бы…

 Наваждение быстро прошло. Нет, все сделал правильно. Все правильно сделал. Один, один и еще раз один. Тонуть, так одному, никого за собой не тянуть.

 А то так и до шинели не доберешься.

                                                             ***

  Задача, однако, усложнялась. Есть, разумеется, другие портные, есть ателье, кутюрье, Слава Зайцев. Но финансы! Если прийти, скажем, в ателье «Белая лебедь», где шьют подвенечные платья, и сказать - мол, мне нужна шинель, то посмотрят, естественно, как на дурака. Тут взять и достать деньги. Толстую пачку долларов. Смотреть как на дурака перестанут и шинель пошьют. И, наверное, неплохо пошьют. Сделают произведение искусства.

  Но денег-то нет. Таких денег, пачки, нет.

  А значит, правильно, что посмотрят как на дурака.

- Так что же получается? – Григория Петровича придавило вдруг логикой, – Я и правда дурак?

  Хорошо, что подобная логика не раз и не два придавливала Гальбу, она придавливала его чуть не каждый день. Он легко преодолел растерянность.

  Есть мастера, есть. Не может быть, чтобы никто не смог сшить шинель. На Дубинке такие мастера есть, что зубы новые сделают. В сарае, из цемента. Получше, чем в стоматологической клинике. И шинелей могут пошить на целую армию. Еще есть время, не все же спились.

  Но как найти такого мастера? Надо звонить друзьям!

  Гальба устремился к телефону, но тут же сделал открытие – друзей-то не было. Хэмфри-Багатур, конечно, друг, но только ему уже звонил, сколько можно. К тому же, Хэмфри-Багатур – это театр, бутафория, он сам говорил.

  Григорию Петровичу стало холодно. Он кожей чувствовал, как беззащитен. Вот была бы шинель! Тогда не страшны ни ветер, ни дождь, ни холод, ни отсутствие друзей.

Шинели не было, но были сигареты. Григорий Петрович Гальба пустил в лицо его величеству кризису табачный дым.

   А ночью опять снилась шинель. Точнее снился кот, одетый в шинель. Даже во сне Гальба поразился – кот в шинели! Да не в какой-нибудь, как надевают на солдат-первогодков, а в настоящей офицерской парадной.

  Кота звали Туман, это был его, Григория Петровича, кот, который исчез непонятно почему перед 23-м февраля. Григорий Петрович понял, что находится в сказке, но все равно такой благородный и боевой кот ему очень понравился, восхитительно было ощущать, как рождаются в сонном тумане надежды на возрождение России.

- Мурр! – сказал кот, – Честь имею.

  Наиболее уместным в сложившейся ситуации Гальба посчитал изящный легкий поклон, что и попытался изобразить:

- Я удивлен.

- А что тут странного? Я – русский кот. Имею честь и готов защищать свою родину. Ареал, если угодно.

- Вы не глобалист?

- Еще чего! – оскалился кот, показав шикарные клыки, – Если надо, когти выпущу, уши порву.

- Вы прямо корниловец.

- А вы времена путаете. У вас со временем что-то… Вдруг я не корниловец, а офицер Ракетных войск стратегического назначения? Еду на нашу базу в Сукко? На базу отдыха?

  Григорий Петрович с улыбкой представил себе, как приезжает этот красавец, военный инженер, на Черное море. Чудо! Во рту сигара (кот так выглядел, он непременно должен курить сигары), тигриная поступь, европейское воспитание, манеры черной пантеры. Да, пропали кошечки на побережье…

  А шинель у кота! Сейчас Григорий Петрович сравнил бы ее с утренним туманом. В такой шинели можно идти в штыковую атаку в этом самом утреннем тумане (поскольку, если не в тумане, то тебя, цель, сразу уничтожат профессионалы-военнослужащие), в ней можно быть князем в изгнании, царем можно быть. В изгнании, разумеется. Только распахнуться, воротник  поднять и руки засунуть в карманы.

  И так идти на поэтический вечер, где собираются милые сердцу изгои, девчонки, мечтающие о старомодном кокаине, юноши, имеющие тонкую нервную организацию, дорожные рабочие из бывших, по божественному недоразумению проспавшие свой Ледяной поход.

  Такой поэтический вечер может случиться только в нескольких местах на Земле: в Санкт-Петербурге, в Париже и в Екатеринодаре. Все. Правда, Шамбала тоже подошла бы.

  Всюду можно ходить в шинели цвета утреннего тумана. Где хочешь. На трибуну Мавзолея можно подняться, на стартовую площадку космического корабля «Восток-1», на пыльные тропинки далеких планет можно ступить, даже на шабаше либералов можно появиться. И попытаться понять, что это за Армагеддон такой.

  О псовой охоте и говорить нечего…

  Кстати, и в пивную легко зайти в такой шинели: «Я – генерал, ребята, ОНИ мне плешь проели, устал, выпью пива с народом… А если морду мне захотите набить, то имейте в виду – я генерал боевой, не из вещевой службы, совсем не старый, застрелю, у меня в кармане «ТТ».

                                                 ***                                                                                                                                                                        

   Во сне Гальбе не хватало силы воли. Он чувствовал себя растаявшим снеговиком.

 - Я тоже хочу пошить себе шинель, – сказал.

 - Это не ваша, Григорий Петрович, это моя шинель.

 - Да я вижу. Слушайте, а как это получается – кот и вдруг в шинели? Ну, странно, я по городу ходил, никого в шинели такой не видел, кругом полицаи какие-то, а тут вы…

 - Ну что тут странного, я вам еще раз повторяю!? Вы понимаете, есть офицеры, а есть военнослужащие…

 - Я понимаю, – Григорий Петрович, действительно, во сне стал понимать многое. Только вот кот, не поймешь – Туман не Туман, Тот был белый, а этот еще и дымчатый. Словно белый медведь вывалялся в серебрянке.

 - Военнослужащие, офицеры… И кот есть, - продолжил кот, – А кто вы?

 - Я не офицер, но и не военнослужащий, - не без гордости заявил Григорий Петрович, – Я любитель.

 - О, любитель! Это замечательно. Я ведь тоже не профессиональный кот.

 - Как это?

 - Ну – просто кот. Однако вы, как я понял, хотите себе такую же шинель. Но знаете ли вы, что это франтовство особого рода. Вы франт? У меня, например, сердце под толстой шинелью. А у вас? Где оно? Не слышу!

   Я знаю, я повторяю чужие слова. Но разве он мне чужой? О, я не удивлюсь, когда выяснится, что поручик Лермонтов очень любил котов. Надо ехать в Пятигорск и выяснить. Поедемте!

  На меня вам тратиться не придется. Не люблю падать на хвост. Поеду на оси колеса (тут Туман подмигнул зеленым глазом). Рыбки только возьмите. Или кильки в томатном соусе…

  Но – увы. Ничего не смог сказать Гальба про кильку. Кот растаял в пространстве сна, но, вне всякого сомнения, сделал он это не по своей воле, а по воле, черт возьми, Провидения.

В памяти осталось только то, как кот заявил напоследок: «Ладно, пусть ребята будут не на черной войне, а на Черном море!».

                                                ***

  Вся спецодежда у женщины состояла из старого ватника и белого фартука. Никаких сине-оранжевых тонов, комбинезонов и гордых трафаретных надписей на спине. Вроде «Гидраспецстрой» или «Южнороссийское гриль-управление». Иначе Григорий Петрович не подошел бы к ней.

  Женщина убирала снег с тротуара. Снег таял, лопата скребла по плитке раздраженно, однако вместе с тем жизнеутверждающе.

  Видимо, даже рекламные плакаты не врали – «Весна идет!».

- Снегу-то нападало… - изрек Григорий Петрович и с некоторой опаской взглянул женщине в лицо.

  Та ответила скороговоркой что-то, Григорий Петрович совершенно не услышал что, он только видел, как открыто и бесхитростно смотрит на него женщина. Лицо ее светило как маленькое солнце. Парадокс, но такие лица обычно называют маловыразительными.

- Куда же гостиница делась? – спросил Гальба, оглядывая провал на месте гостиницы «Центральная», где был пару дней назад.

- Туда и делась, - ответила женщина с абсолютной убежденностью, что этот прохожий ее поймет.

- Да, туда… - вздохнул с улыбкой Гальба.

  Над котлованом поднималось солнце. Оно светило Григорию Петровичу и согревало. По наитию, вынырнувшему вместе с солнцем, он спросил:

- А Мишу вы знали, портного, он в гостинице работал?

                                                   ***

     Гальба стоял перед дверью Михаила Абрамовича. История отдавала совершенно очевидной мистикой – ну кто, спрашивается, мог предположить, что случайный разговор с неизвестной женщиной у забора стройки позволит узнать адрес портного?

    Но в дело с шинелью давно пора вмешаться мистике, полагал Григорий Петрович. Иначе легко надежду потерять.

    Портной жил на улице Комсомольской, в старинном особняке, недалеко от набережной. Кругом за ночь или за две поднимались, один за другим, многоэтажные дома современной планировки (элитные квартиры, пентхаузы  и проч.) и совсем затерли особнячок.

    Да, особняком дом Миши был, понятно, до 17-го  года. Вернее, до 19-го. Потом случился кризис, особы стали жить в коммуналках. Парадное заколотили. Таким оно оставалось до сих пор, разве что его раз десять красили, так что резные двери стали напоминать декорацию к фильму ужасов. Обитатели дома, владельцы частичек и квартиросъемщики пользовались другими дверями, которых здесь, казалось, больше, чем окон.

    Гальба, осознавая, что стоит на пороге судьбы, надавил кнопку звонка. Ухмыляясь, думал о том, что сейчас мистика продолжится.

  - Вам кого? – дверь открыл сам Михаил Абрамович, элегантный старик, правда, слегка подломленный жизнью.

Гальба узнал его сначала по рыжим буклям, а потом и по глазам, где плавало вечное испуганно-удивленное выражение, гласившее примерно следующее: «Пфэ. Ну что еще мне выпадет?».

    Гальба начал разговор традиционно - помнит ли его Михаил Абрамович, что такое с гостиницей случилось, как, вообще, дела.

    Миша войти в дом не приглашал. В первую минуту это выглядело нормально, потом нет, так что старик-портной, когда понял, что к нему пришел не петлюровец, а кто-то из прошлого, доверительно сказал:

  - Сарочка холодец готовит, извините.

 - Ну что вы! Покурим?

 - Конечно, покурим, только я не курю, – Старик вышел на порог, тихо прикрыв дверь.

   Григорий Петрович без сигареты не мог начать разговор о шинели.

 - Михаил Абрамович, вы работаете?

 - Работаю, я всегда работаю. Но сейчас я отошел от дел.

 - С гостиницей-то… точечные бомбардировки…

 - Что? А…

 - Я по городу прошелся, давно в центре не был… Так, смотрю, они и пивзавод снесли…

 - И кинотеатр «Россия»», - перебил Миша.

 - Да… Я, разумеется, к вам по делу. Хочу у вас шинель заказать. Сделаете?

   Испуганное удивление во взгляде старика сменилось удивлением веселым. Так иногда поднимают лицо к небу, оторвавшись от Стены Плача.

 - Ага, - сказал он.

 - Ага, - подтвердил Гальба и выложил все сразу, - Русскую. Офицерскую.

 - Это что же, «бери шинель, пошли домой»?

   Григорий Петрович не нашелся, что сказать, сделал ручкой. Движение получилось столь изящным и загадочным, что Миша ответом удовлетворился совершенно. И, естественно, спросил еще:

 - Слушайте, но почему шинель? Может, костюмчик? Белый. Или крем-брюле, а? Шинель, я снова извиняюсь, это… драматично ну совсем…

 - Миша, вы же меня понимаете.

   Миша, все-таки, был, правда, подломлен жизнью. Он-таки спросил:

 - Не шутите?

 - Какие уж тут шутки…

 - Вы правы, – Миша думал. Смотрел в сторону. Потом придумал, - Сигарету дайте, пожалуйста.

   Григорий Петрович раскрыл портсигар. (Он купил себе портсигар по дороге к Михаилу Абрамовичу, в респектабельной табачной лавке. На портсигаре был изображен олень. На ценнике значилось «Сделано в Чехии». Чехия не очень нравилась Григорию Петровичу, но портсигар понравился.)

   Миша курил как перед боем.

   Ни к чему перед боем разговор, но он сказал:

 - Сегодня шинель, а завтра получится так, что вам выдадут халат. Вы же интеллигентный человек. Вы рискуете.

 - Да, - ответил Гальба, очень хорошо зная, что имеет в виду Миша, говоря про халат, но совершенно не понимая, в чем тут риск.

   А «интеллигентного человека» и вовсе пропустил мимо ушей.

   Знал – это ритуал.

   Покурили. Было мгновение, когда Миша глубоко заглянул в глаза Гальбе.

Все стало ясно.

 - Хорошо, я пошью вам шинель (тут Миша изобразил пальцами некий знак, очень даже масонский). Можете завтра прийти на примерку?.. Нет, это фантастика. Фантастика. Шинель будет, как… цветок будет, а не шинель, - Михаил Абрамович снова посмотрел на Григория Петровича, - Лучше, чем скафандр, я вам сделаю шинель. В космос полетите в ней…

                                           ***

   Именно в этот момент Хэмфри-Багатур,  пьяный в драбадан, произносил посвященную Гальбе речь. Слушатели, они же собутыльники, все, без исключения, хорошо знали Григория Петровича и поэтому слушали хоть и невнимательно, но головами кивали. В принципе такое состояние может быть названо словом «внимать».

 - Наш Гальба, товарищи, занят очень важным делом. Он хочет пошить себе шинель. Я не сомневаюсь, что он это сделает. Мало того, я знаю, в чем тут дело. Григорий хочет увидеть свое черное солнце. Да, да, черное солнце. Оно еще каждому из нас явится… Гриша думает – ему злые люди завидовать стали…

   А он сам злой.

   Просто нет большей тоски для русского человека, чем быть менеджером.

   Грише скажут, что солнце золотое, но когда наступит, товарищи, кирдык, он увидит, что солнце – красное. И всегда будет красным! За Григория!

                                                  ***

   А сам Григорий шел радостный и светлый по Красной. Богатая сверкающая улица его сегодня не пугала. Прохожие сами расступались.

   С шинелью дело было в шляпе. У Григория появилась неожиданно новая мечта. Он захотел построить звездолет. Хватит здесь сидеть, галактики есть, новые Вселенные. Для того чтобы построить звездолет, требовалось очень много. Нужно было знать высшую математику, почитать труды Циолковского, изучить логарифмическую линейку. Потом – необходимы большие денежные средства. Кое-какие связи. На учете в психдиспансере состоять тоже не нужно.

Все вопросы решаемые. Ясно, что проще было бы стать Остапом Бендером, представиться  главой Совета Безопасности и просто полететь в космос. Но прожитые годы научили Григория Петровича тому, что все надо делать самому, а главное – за свой счет. Никаких кредитов! Ни на шинель, ни на звездолет. Юрий Гагарин брал кредиты?

   Короче – «Поехали»!